Утром, собираясь к стоматологу, я вздыхала. Настраивалась. Понимала, что предстоит не очень простой визит.
Полишка услышала мои хоть не громкие, но тяжелые вздохи, тут же подошла, взяла меня за руку и сочувствием поинтересовалась:

— Ба, ты что?
— К врачу собираюсь. Он мне будет зубы лечить.
— Ба, тебе страшно? – спросила, точно ухватывая мои переживания.
— Наверное, да.

— Знаешь, я не могу с тобой пойти, мне в садик нужно, — как-то по-взрослому с досадой на свою ежедневную занятость посетовала она.
— Я понимаю, родная. Спасибо тебе за поддержку. Я справлюсь сама. В этом ты мне можешь доверять, — сказала я, благодарно улыбаясь и одновременно рефлексируя – не грузим ли мы чем-то ребенка, что она с такой горячей готовностью откликается всей собой.  (читать дальше…)

Так случилось, что один мальчик Петя был чрезвычайно чувствительным человеком. Казалось, что Петя родился без кожи, так многое в жизни его трогало, задевало, ранило.

Выброшенный котенок, который прибился к помойке – больно.

Увядание цветков – больно.

Шутки многих – тоже больно.

Вот даст тетя Юля конфету, а потом потянет его за ухо и скажет сама с кривой разъехавшейся по обвислым щекам улыбкой: «Кушай конфету, да, смотри, не толстей, а то вон ноги у тебя уже какие толстые, как бутылки. Как ты на них бегать будешь? Задразнят тебя — увальня мальчишки, будешь потом сопли кулаком утирать».

Больно, обидно Пете. Страшно ему.

А бабушка тут же заступиться за Петю: «Это он фигурой в покойного деда пошел. Дурак дураком. Царство ему небесное»

И Пете снова больно, обидно. И не понятно: кто из них дурак. То ли Петя, то ли дедушка Толя, который делал с ним бумажные кораблики. Наверное, оба она дураки в этой жизни.

И от мамы, и от папы слышал Петя похожее, что сильно ранило, а потом это долго болело, не заживало, потому что появлялись новые ранения на старых местах. (читать дальше…)