Этот метод создал психолог, психотерапевт, психиатр Марк Бурно более 30 лет назад. С тех пор терапия творческим самовыражением стала методом-школой, приобрела множество последователей и новых форм, а многие пациенты Бурно называют курс его терапии своим вторым высшим образованием.
Сегодня доктор медицинских наук, профессор Марк Евгеньевич Бурно, вице-президент Профессиональной психотерапевтической лиги, является одним из профессоров кафедры психотерапии, медицинской психологии и сексологии Российской медицинской академии последипломного образования.
— Марк Евгеньевич, в чём суть вашего метода терапии творческим самовыражением и чем он отличается, скажем, от известной миру арт-терапии?
— Отличается не только от арт-терапии, но и от терапии увлечённостью, побуждением к творчеству. Терапия творческим самовыражением — не просто побуждение к творчеству, способному действовать целительно: к рисованию, к писанию рассказов, к увлечённому общению с искусством, с природой… Лечение творчеством в широком смысле — или, как это называли в старину, «лечение впечатлениями» — в психиатрии хорошо известно. В российских дореволюционных психиатрических больницах проводились экскурсии, концерты — правда, там выступали не сами больные, а в основном служители больниц, развлекая больных и таким образом целебно оживляя их душу. Это действительно помогает душевнобольным, даже самым тяжёлым, — им становится легче, светлее жить хоть ненадолго. Арт-терапия — другое. Это лечение сформировалось к середине ХХ века, в основном работами психоаналитиков, педагогов, психологов. Это уже не просто в широком смысле лечение искусством и творчеством, но лечение с изучением, под руководством психотерапевта, своей, как говорят арт-терапевты, изобразительной продукции для того, чтобы понять происки бессознательного, свои внутренние комплексы, — по возможности осознать то, что тебя тягостно давит, и таким образом от этого освободиться. Любая подлинная арт-терапия концептуальна: в её основе лежат психологические теории, концепции, прежде всего психоаналитические, но не поиск природных, клинических особенностей души в творчестве.
Терапия творческим самовыражением идёт не от концепций, а от особенностей природы человека. Если совсем в двух словах, то это изучение своей природы, своего характера, своей хронической душевной болезни, депрессии, тревоги и т.п. Для чего? Для того чтобы сообразно особенностям своей личности, своей природы творить в самом широком смысле — то есть неповторимо, по-своему, делать самые разные дела. Не только и не столько рисовать или писать стихи, но вообще творчески по-своему общаться с искусством, наукой, природой, с другими людьми. Быть во всём собою — и одухотворённо осознавать это.
— Главные адресаты вашего метода, насколько я понимаю, люди с разнообразными тревожно-депрессивными расстройствами, которым свойственно тяжкое переживание своей неполноценности. Как и почему творчество способно им помочь?
— Да, метод показан прежде всего людям, которые тревожно не чувствуют себя самими собой, у которых в душе каша, неопределённость, аморфность — это бывает, например, при депрессии. Человеку хочется вернуться к себе; и когда в творчестве он начинает чувствовать себя собою, эта «самособойность» теснит депрессию. Самое трудное здесь — помочь человеку войти в творческое состояние. Это возможно по-разному: так, как это делают арт-терапевты, и так, как это делаем мы.
Мы посильно помогаем нашим пациентам познать свою природу в творческом самовыражении. Для этого у нас есть даже учебники. Пациенты изучают свой характер — через другие характеры, в сравнении с ними. Они рассматривают картины, в том числе картины великих художников прошлого. Вообще погружаются в историю культуры — поэзию, прозу, науку… Во всём этом они учатся видеть прежде всего стойкие душевные природные особенности. Стараются понять: «Насколько мне это близко или, наоборот, чуждо?» — чтобы в конце концов глубже и отчётливее понять себя. Вот у тебя, допустим, характер Пушкина, у тебя — Лермонтова, а у него — Достоевского. Мы не занимаемся ни изучением культуры, ни тем более оценкой художественных произведений. Это не наше дело — говорить о том, талантливо это или нет, хорошо или плохо, мы не искусствоведы, боже упаси. У нас совсем другие задачи. Если сказать просто, путь терапии творческим самовыражением — это «познай самого себя», пойми — обязательно в сравнении с другими, — какой у тебя характер, что за болезнь, в чём её особенности. Второе — пойми, что для каждого своё, каждый живёт сообразно своей природе. Прекрасно жить по-всякому, лишь бы это было нравственно. И третье — это, узнав себя через других, обрести себя в своём творческом полёте.
Главное — чтобы человек понял и принял себя. Чтобы научился видеть ценность, преимущества некоторых своих особенностей, понял, если угодно, силу своей слабости.
— Мне запомнился случай, который вы как-то описывали: хрупкий, неловкий молодой человек с математическими способностями истязал себя физическими упражнениями, всякими экстремальными эскападами, занимался альпинизмом, чтобы преодолеть свою слабость, и всё кончилось очень плохо: он погиб в горах.
— Это действительный случай, мы учились в одном классе. Я думаю, он просто не понимал математическую силу своей слабости. Он не считал это силой. То, что его работы печатали в сборниках работ известных математиков, когда он учился в десятом классе, для него не было важно. Его мучило, как он неловок в физкультурном зале: костлявый, розовый, никаких мускулов… Он хотел быть как все — в этом возрасте ведь хочется быть настоящим мужчиной, воином. Дрессировал себя — и упал в пропасть.
— Расскажите, пожалуйста, о конкретных методиках: что такое, например, творческое коллекционирование? Чем оно отличается от «нетворческого»?
— Пациент не просто собирает сериями, скажем, марки, как обычно делают коллекционеры. Коллекционеры ужаснулись бы, если б увидели, что тут происходит: в альбоме на одной странице могут соседствовать марки из разных тем, времён; здесь могут быть даже попорченные марки, которые бы ни один коллекционер в своё собрание не включил. Дело в том, что именно для нашего пациента все эти марки объединяет. А объединяет их то, что они ему созвучны; что в каждой марке он видит что-то помогающее ему чувствовать себя собой. Там могут быть и животные, и растения, и портреты, и сооружения — лишь бы всё это в совокупности образовывало «портрет» собирателя. Тут же, на соседней странице, может быть и несозвучное — то, что человеку, напротив, чуждо, даже неприятно… Это тоже бывает важно — чтобы через несозвучное отчётливее почувствовать своё, себя — собою.
— Есть ещё такая интересная вещь, как «творческий поиск одухотворённости в повседневном». Что это значит?
— Это означает способность в самом обыкновенном — в каком-нибудь городском запылённом одуванчике — увидеть красоту, в сущности, собственную красоту. Вообще увидеть, открыть необычное, созвучное себе, неповторимое, то есть себя, своё. Это у Андрея Платонова особенно тонко выражено. Ведь открыть что-то особенное в обыкновенном может лишь тот, кто есть личность. Скажем, идёт такой человек по лесу и видит необыкновенную, дивную для него шишку. Мимо неё прошли тысячи людей, а он взял эту шишку — и оказалось, что она в некотором роде произведение искусства. Но другие люди этого поначалу не заметили. А он — заметил, увидел в ней свою красоту и через эту шишку показал людям своё неповторимое. Поэтому она и может даже стоить больших денег — где-нибудь в Японии, чувствующей, понимающей эти духовные ценности, глубины. Хотя человек не затратил видимых усилий для того, чтобы с этой шишкой что-то сделать, — просто выхватил её из окружающего её своим взглядом — творческим, художественным.
— Как проходят ваши групповые занятия с пациентами?
— В группе примерно 10—12 человек. Вначале психотерапевт или кто-нибудь из достаточно подготовленных пациентов рассказывает о каком-нибудь, например, художнике, писателе, учёном — можно рассказывать вообще обо всём на свете, но так, чтобы увидеть в этом глубинную связь характера — в широком смысле, как букета душевных особенностей — с произведением творчества, вообще с творческим поведением человека.
Мы обсуждаем творчество человека, его биографию, исходя из его характера, его душевной болезни. У нас ведь есть и тяжёлые больные. Для них важно увидеть, что среди великих людей было немало душевнобольных. Об этом важная для нас книга Александра Шувалова «Безумные грани таланта» — это наша энциклопедия, мы часто на неё опираемся.
Кстати, мне часто приходится отвечать на вопрос, какой смысл в терапии творческим самовыражением, когда мы знаем, что у громадного количества художников, писателей были и есть серьёзные трудности с душевным здоровьем?
Я говорю: «А что было бы, если бы они жили вне творчества?» В том-то и дело, что подлинное творчество — это всегда лечение страдания. Я в этом убеждён. И если у человека нет подлинного страдания, если он не мучается — ничего великого он не создаст. Творчество — не баловство. Это ещё Дюрер замечательно показал в гравюре «Меланхолия». Страдание, депрессия, меланхолия — это очень часто не гнилая болячка, которую надобно вырезать и выбросить: страдание таит в своей глубине и противоядие от себя самого в виде способности к творчеству. Не встречал ни одного более-менее сложного душой человека с переживанием своей неполноценности, который не был бы способен создавать что-то своё, творчески неповторимое. Главное — уловить свою стойкую душевную особенность и в ней свою силу-ценность.
Тут есть ещё один важный момент. Мы говорим, что творчество уникально — ведь никогда не было такого человека, как каждый из нас, и никогда не будет в точности — ни телесно, ни душевно. Индивидуальность как основа творчества неповторима. А при чём тут характеры? Ведь характеры повторимы.
— Видимо, повторима общая матрица, а то, как мы её заполняем, — всякий раз индивидуально.
— Так в том-то и дело, что сначала нужно найти то, что роднит тебя с другими, на которых похож. Узнать, с кем ты вместе в каком-то определённом характере. Независимо от таланта, способностей. С Пушкиным? С Чеховым? Может быть, с другими, сегодняшними известными людьми, с твоими товарищами, у которых тот же характер? А затем, изучая эти стойкие душевные особенности, общие для своей группы, постепенно обнаруживаешь, в чём же ты неповторим в сравнении с другими людьми в этой группе, в этом характере.
Между прочим, именно так с давних пор учатся студенты в творческих вузах: они рисуют картину созвучного им художника — того, на которого больше похожи душой, и через некоторое время начинают чувствовать, понимать, в чём же я другой, неповторимый. Психолог Геннадий Моисеевич Цыпин отметил, что Морис Равель называл это «бессознательной неточностью»: студент консерватории исполнял произведение созвучного ему композитора как созвучный ему исполнитель и обретал себя, собственную манеру игры, когда появлялось невольное отклонение от заданного, творческое движение, свойственное только ему, обусловленное его неповторимой индивидуальностью. Всё время об этом вспоминаю.
— Вы разрабатывали свой метод на протяжении 30 лет. Как он изменился за это время?
— Конечно, углублялся и расширялся. Независимо от меня вышел за стены медицины. Его стали применять психологи, педагоги. В применении к здоровым людям это называется уже не терапией, а характерологической креатологией. Есть сильные отделения центра метода — в Новокузнецке, в Одессе, — работающие со здоровыми взрослыми людьми, с детьми. Ядро центра работает в Москве на кафедре и в лиге, о которых сказано выше. Терапия творческим самовыражением может применяться долгосрочно и краткосрочно. Краткосрочная терапия обычно продолжается до трёх месяцев. Но это может быть даже одна глубокая встреча. Конечно, она должна сопровождаться домашним чтением, самостоятельной работой. Во всяком случае, такая встреча даёт запал для дальнейшей самостоятельной работы. Надёжно, основательно помогающая больным долгосрочная терапия продолжается годы — от 2 до 5 лет.
— Я читала, что ваш метод разработан с учётом особенностей российского менталитета…
— Конечно. Дело в том, что метод показан людям с переживанием своей неполноценности. Многим другим, скажем, тем, кто достаточно уверен в себе, думает о себе, что он больше, лучше, значительнее, нежели есть на самом деле, метод не нужен. В России же всегда было много людей с переживанием своей неполноценности, неуверенных в себе, застенчивых.
Переживание своей неполноценности — это характерологическое переживание, сплетающееся из робости, стеснительности, застенчивости, неуверенности в себе, малодушия, стремления думать о себе хуже, чем есть на самом деле, и непременно — тревожности, ранимости. Такой человек постоянно испытывает чувство вины. Особенно перед близкими: всё думается, что мало хорошего им делает. Обычно он и физически неловок. Главный конфликт такой души — конфликт чувства своей неполноценности, несостоятельности с ранимым самолюбием.
— То есть, с одной стороны, я плохой, с другой — я же от этого и мучаюсь. Но ведь мы пришли к этому от русского менталитета — что же, это наша национальная черта?
— Конечно. Это сказывается в национально-психологических особенностях многих россиян, и прежде всего — российской интеллигенции. Об этом написано немало книг — глубоких, одухотворённых. Бердяев, например, вообще называет русскую душу «бабьей». А на другом конце российских качелей он видит «звериное». «Бабье», «женское» — в смысле жалостливости, скромности, покорности. Даже при часто внешней гиперкомпенсаторной «сверхуверенности».
Но в том-то и дело, что именно такие «слабые» люди расположены к творчеству, притом к глубокому, психологичному; и оно становится для них лечением, часто бессознательным, стихийным. Этим объясняются и особенности российской литературы, искусства. Вспомним русскую живопись, особенно XIX и XX века, русскую психологическую прозу: сколько в этом переживания своей неполноценности, чувства вины перед теми, кому ещё хуже… И терапия творческим самовыражением прежде всего — для россиян.
— Выходит, такие установки русской культуры — переживание своей неполноценности как своего рода ценности, как этически предпочитаемой позиции — вещь очень обоюдоострая. Сразу и не скажешь, конструктивны они или деструктивны, скорее уж, и то и другое вместе, — за одно приходится платить другим?
— В самом деле, наше национально-психологическое способствовало Октябрьской революции. И картины передвижников, и нравственно-психологическая проза Чехова, Толстого, Достоевского — всё это, естественно, углубляло чувство вины россиян перед бедствующим, хотя и недостаточно практичным, народом. Ленин не зря называл Толстого «зеркалом русской революции». Уж советская власть отблагодарила русскую художественную интеллигенцию. Когда мы учились в советской школе, нашей отрадой было изучение произведений русской классики в оригинале. Наряду с этим, конечно, были «Как закалялась сталь», Фадеев и так далее, но мы чувствовали, что настоящее — это Толстой, Чехов, Достоевский. Они не виноваты в том, что способствовали катастрофе. Это случилось у них само собой, так сложна жизнь.
— Словом, получается, что с точки зрения чувства собственной ценности человек русской культуры наиболее уязвим? Что людям нашей культуры чаще всего, типичнее всего не хватает именно самопринятия, уверенности в себе?
— Безусловно. Обломов, конечно же, национальный российский характер. Он постоянно и интересно размышлял — и не находил ничего, ради чего стоило бы встать с дивана. Эта дефензивность, то есть переживание своей неполноценности вместе с неспособностью решительно действовать, противостоит высокой волевой активности, прагматизму, то есть концептуальной практичности, чего в России так мало.
Беседовала Ольга Балла
http://www.chaskor.ru/article/mark_burno_ponyat_silu_svoej_slabosti_6970
