Катерина Мурашова
Когда я в детстве за обедом пыталась оставить на тарелке хоть что-нибудь или припрятать под ободок тарелки недоеденную корку, мой дедушка говорил: — Как тебе не стыдно?! Подумай о том, что в Африке миллионы детей голодают! Они были бы счастливы съесть этот кусок, а ты…
Дедушкин довод обычно действовал на меня безукоризненно. Голодные негритята вставали перед моим внутренним взором и укоризненно качали курчавыми головами. Бабушка вступала в дискуссию только в самых тяжелых случаях (в семье считалось, что свежеприготовленная еда из качественных продуктов не может быть невкусной, но я, как обычный ребенок, что-то, естественно, просто не любила).
— У нас в Ленинграде во время блокады… — говорила бабушка, в феврале 1942 года вместе с двумя детьми вывезенная по Дороге жизни (дедушка в это время был на фронте), и я, давясь, быстро доедала все до крошки и даже вытирала кусочком хлеба подливу, зная, что это запрещено и бабушка (из дворян) данное действие категорически осуждает. Впрочем, дедушке (из саратовских пролетариев) вытирать мякишем тарелку разрешалось — здесь уже вступали в силу иерархические соображения. Мама в процесс моего кормления не вмешивалась, но явно одобряла все, что предпринимали ее родители.
Годам к десяти я уже четко осознавала, что процесс принятия пищи насквозь ритуализирован, вроде отчетно-выборного пионерского собрания у нас в школе. Терять время и размышлять о смысле ритуалов не стоит, им надо просто подчиняться. (читать дальше…)